Глава 10
Хаосюнь вволю у него похозяйничал: бельё сложил, посуду вымыл, сменил простыни и даже подмёл пол. Ушёл сам, но оставил во всём частичку себя, забрал только своё сердце.
Цзиян не чувствовал себя дома. От его дома осталась лишь пустая оболочка, где каждая вещь напоминала о Хаосюане, травила душу. Он не мог здесь находиться, не мог выдержать гнетущей атмосферы, что заставляла чувствовать себя чужим в своей же квартире, но идти ему было некуда. Для себя он твёрдо решил забыть Хаосюаня, но лишь в его руках мог найти укрытие. Такое чувство, что его жизнь из художественного фильма превратилась сначала в мелодраму, а теперь вот – в ужастик, и ни минуты спокойствия.
читать дальшеЦзияну хотелось замучить себя, хотелось довести Хаосюаня до ручки, чтобы тот сам вернулся, хотелось обнять его крепко и больше никогда, ни за что не отпускать.
В тот вечер, когда он напился, Хаосюань лишь взглянул на него безразлично и ушёл, как будто Цзияна не существовало для него, как будто он был часами на стене, и плевать, был он вообще или нет.
В измученном сознании Цзияна всплыл адрес, где жил Хаосюань до того, как они съехались, и он рванул туда, наплевав на всё остальное.
Ему казалось, что всё пиздец, но в тоже время – что не всё потеряно, и Хаосюань непременно пожалеет, ведь ему не плевать на Цзияна. И он оказался прав. Хаосюань долго сопротивлялся, но в конце концов пустил его в свои объятия и в свою квартиру.
Весь в грязи, Цзиян напоминал только что подобранного с улицы щенка. Хаосюань выбросил коврик, на который его стошнило, закинул его вещи в стиралку, а самого усадил в ванну и приказал мыться. В хмельной голове Цзияна стояла какая-то каша, он пытался рассказать Хаосюаню, о чём думал всё это время, но слова не складывались в предложения, и выходил пьяный, несвязный бред: прости, виноват, знаю, понимаю, больше так не буду.
Он высушил волосы хаосюаневым полотенцем. Из зеркала на него глядел дерзкий, ни в чём не раскаивающийся мальчишка с алыми щеками и кружащейся головой, он неосознанно поджимал губы, как будто злился на кого-то. Цзиян попробовал надуться, но так он только выглядел унылым идиотом. Тогда он сделал обиженный вид, сдвинул брови, словно готов был в любой момент расплакаться.
Но ему вовсе не было грустно и не хотелось плакать. При виде Хаосюаня сразу стало хорошо на душе, он разве что волновался немного, о чём говорила едва заметная испарина на лбу.
Натянув хаосюаневу толстовку, домашние шорты и тапочки, Цзиян высунулся из ванной.
Хаосюань сидел у обеденного стола и холодно глядел на него, сложив на груди руки. Красивый и равнодушный, совсем как в тот день в лифте.
– Рассказывай.
Цзиян почесал затылок и уселся напротив. Как только Хаосюань потребовал говорить, он вдруг растерялся и поник, понятия не имея, что сказать. Молчание снова прервал Хаосюань:
– Холодно же, ты слишком легко оделся.
– Ага, – кивнул Цзиян, не смея поднять глаза. А сам почувствовал, как заалели уши, как часто-часто забилось сердце от мысли: Хаосюань заботится о нём!
Ровным голосом, в котором не слышалось и намёка на заботу, Хаосюань начал его отчитывать:
– Не срывайся на всех вокруг, они ничего плохого тебе не сделали. Кушай вовремя, хватит морить себя голодом. Ты уже большой мальчик и должен понимать, что для тебя хорошо, а что плохо, нужно научиться самому о себе заботиться. Ты сам можешь купить себе лекарств. Можешь делать всё без чьих-либо напоминаний. И прекрати напиваться. Ты же актёр в конце концов, неужели не волнует собственная репутация?
Цзиян не слушал, но в голове немного прояснялось, и он поспешил объясниться, пока была возможность: – Мне никогда не нравился никто другой, ни раньше, ни сейчас. – Он опустил голову. – Но если ты злишься, я могу извиниться.
– Это неважно, – сказал Хаосюань. – Я злюсь, потому что тебе плевать на меня.
– Как это, плевать?
– А разве нет? – тихо усмехнулся Хаосюань. – Ты мне сказал, что куда-то идёшь? Ты мне писал, звонил? Зачем ты сейчас извиняешься? Кому это нужно?
Цзияну нечего было ответить. Он чувствовал, как что-то растёт в груди, хочет вырваться наружу, но он подавил непонятное ощущение и неуверенно пробормотал: – Я изменюсь…
– Я знаю, что виноват, я понимаю, я больше не буду… Сколько ты ещё будешь это повторять? Самому не надоело? Мне вот надоело. Ты хоть раз что-то сделал? Или надеешься, что я буду тебя любить несмотря ни на что? Стоило на пять минут выйти, и тебя нет. Я до самого рассвета ждал, как дебил конченный. Когда ты опять своё сацзяо начал, мне даже рассердиться было нельзя? А ты всё лезешь, хотя ясно, что у нас ничего не получается.
Цзиян вдруг вспомнил, как в школе его поймали за списыванием домашки. Учитель спросил: – Ты списывал или нет?
Он разволновался, хрипло повторил, как будто хотел искупить вину: – Я правда изменюсь.
– Я тебе не верю, – покачал головой Хаосюань. – Не пытайся со мной играть, снова на ту же удочку я не попадусь.
– Но я не могу без тебя!
Хаосюань нахмурился, серьёзно взвешивая все "за" и "против":
– Честно говоря, Цзиян, мне уже двадцать восемь, и мне никогда не нравились мужчины, мне нравился только ты. Мне нужна стабильность, а не эти игры. Тебе то нравится, то не нравится, я уже и не знаю, чего ты хочешь. С тобой не выйдет стабильности, так что давай больше не будем терять время. Ты свободен.
Между ними был только обеденный стол, а казалось, будто весь Млечный Путь пролёг. Цзиян отказывался понимать Хаосюаня, а тот – верить его словам.
Наконец Цзиян подал голос:
– Ты не любишь меня? Правда?
Он только сейчас заметил, что у Хаосюаня красные глаза, что он повесил голову и весь склонился, как будто сейчас не выдержит и развалится, что он изо всех сил пытался не сломать самое хрупкое в груди. Он говорил все эти обидные вещи, чтобы оттолкнуть Цзияна, но всё это время больнее было ему самому.
– Я всегда тебя любил, но сейчас хочу попробовать не любить. Дай мне шанс. Пожалей меня.
Цзиян сам попросил сяо Ло увезти его отсюда. Завтра у него фотосессия для журнала. За окном уже светлело, он не успевал поспать, и оставаться здесь тоже больше не мог.
Он стоял на улице в пуховике Хаосюаня и ждал сяо Ло. Был ноябрь и жуткий холод. В начале зимы всегда кажется, что не вытерпишь, и удивляешься, как пережил столько зим.
До того, как опустился первый туман, Цзиян успел залезть в машину. Поднял взгляд на окно Хаосюаня, в котором ещё горел свет, как будто провожал его. В вышине растаяли тёмные тучи, и обнажилось чёрное-чёрное небо.
Цзиян уже и забыл, каково это, жить по правилам взрослого мира, ведь его всегда опекал Хаосюань. Привык, что о нём всегда кто-то заботится, терпит его, любит его. Поначалу было страшно и хотелось убежать, а когда он приспособился и отучился быть сам по себе, превратившись в бесполезную, избалованную дрянь, его выкинули обратно в этот мир.
Кто теперь будет так искренне целовать его, любить его, ждать его?
Он совершенно ясно знал, чего ему хотелось, но притворялся, что не хочет. Он как будто украл незаслуженную свободу. Ему было необходимо знать, что его любят, чтобы чувствовать себя спокойно.
Было больно осознавать, что больше никто не станет терпеть его недостатки. Цзиян съёжился на сиденье, вдыхая прилипший к одежде запах Хаосюаня, понимая, что настоящая любовь существует, и что эта любовь кончилась, понимая наконец, что любил Хаосюаня так сильно и не мог без него никак, но теперь ничего уже не сделаешь.
Он давал волю своим капризам, наивно полагая, что Хаосюань сможет терпеть вечно. Теперь он будет делать только то, что хочет. Не будет есть острое, когда хочется сладкого, не будет носить белое, когда хочется ходить в чёрном, не будет сдерживать слёзы, когда хочется плакать. Он покажет Хаосюаню, как сильно любит его. На этот раз он не станет обманывать ни его, ни себя, ведь он наконец понял, что чувствовал на самом деле. В его сердце всегда был лишь один человек.
Но этот человек больше не хотел быть с ним.
От осознания сердце пронзила такая боль, что хотелось умереть, нанесённая Хаосюанем рана кровоточила, и её было никак не заткнуть, ведь она глубоко внутри, и во всём мире ничто не могло унять эту боль.
Можно ли умереть от разбитого сердца?
Может, Хаосюань простит его на похоронах, снова станет нежным и ласковым, скажет: детка, Ян-Ян, я люблю тебя больше всего на свете.
Он закатывал сцены, чтобы убедиться – его любят, а теперь даже сам себя не любил. Больше не хотелось показывать свой нрав, не было настроения играть.
И хотя сердце его рыдало, глаза оставались совершенно сухи.
Хаосюань забрал с собой все его слёзы.